Стратагемы - Страница 53

«Правила игры» как стратегия могут быть рассмотрены в гораздо более широком толковании. Например, так, как это делают братья Стругацкие в романе «Град обречённый». События происходят в фантастическом городе, собравшем людей разных эпох и наций. Главный герой – Андрей Воронин – расследует непонятное явление, связанное с периодическим появлением в городе Красного Здания:

«Впереди показалась смутная желтоватая громада синагоги, и Андрей увидел Здание.

Оно стояло прочно и уверенно, будто всегда, многие десятилетия, занимало это пространство между стеной синагоги, изрисованной свастиками, и задрипанным кинотеатриком, оштрафованным на прошлой неделе за показ порнографических фильмов в ночное время.

Оно было действительно красное, кирпичное, четырёхэтажное, и окна нижнего этажа были забраны ставнями, и несколько окон на втором и третьем этаже светились жёлтым и розовым, а крыша была крыта оцинкованной жестью, и рядом с единственной трубой укреплена была странная, с несколькими поперечинами антенна.

К двери действительно вело крыльцо из четырёх каменных ступенек, блестела медная ручка, и чем дольше Андрей смотрел на это Здание, тем явственнее раздавалась у него в ушах какая-то торжественная и мрачная мелодия, и мельком он вспомнил, что многие из свидетелей показывали, будто в Здании играет музыка… Музыка у Андрея в ушах ревела с трагической силой. Происходили какие-то огромные похороны, тысячи и тысячи людей плакали, провожая своих близких и любимых, и ревущая музыка не давала им успокоиться, забыться, отключить себя… Андрей посмотрел направо вдоль Главной улицы в туманную мглу, налево вдоль Главной улицы в туманную мглу, простился со всем этим на всякий случай и положил руку в перчатке на вычурно резную блестящую медь.

За дверью оказалась небольшая спокойная прихожая, неярко освещённая желтоватым светом, гроздья шинелей, пальто и плащей свисали с разлапистой, как пальма, вешалки. Кто-то почтительно отобрал у Андрея папку и шепнул: „Наверх, пожалуйста…“

На середине лестницы он подумал, что надо было бы сдать фуражку в гардероб этому раззолоченному типу в галунах и с бакенбардами до пояса, но теперь было уже поздно, а здесь всё было устроено так, что всё надо было делать вовремя или не делать совсем, и каждый ход свой, каждое своё действие возвращать назад было уже нельзя.

И он со вздохом облегчения шагнул через последнюю ступеньку и снял фуражку. Как только он появился в дверях, все встали, но он ни на кого не глядел. Он видел только своего партнёра, невысокого пожилого мужчину в костюме полувоенного образца, в блестящих хромовых сапожках, мучительно на кого-то похожего и в то же время совершенно незнакомого. Все неподвижно стояли вдоль стен, белых мраморных стен, украшенных золотом и пурпуром, задрапированных яркими разноцветными знаменами… нет, не разноцветными, всё было красное с золотом, и с бесконечно далёкого потолка свисали огромные пурпурно-золотые полотнища, словно материализовавшиеся ленты какого-то невероятного северного сияния, все стояли вдоль стен с высокими полукруглыми нишами, а в нишах прятались в сумраке горделиво-скромные бюсты, мраморные, гипсовые, бронзовые, золотые, малахитовые, нержавеющей стали…

Холодом могил веяло из этих ниш, все мёрзли, все украдкой потирали руки и ёжились, но все стояли навытяжку, глядя прямо перед собой, и только пожилой человек в полувоенной форме, партнёр, противник, медленно, неслышными шагами расхаживал в пустом пространстве посередине зала, слегка наклонив массивную седеющую голову, заложив руки за спину, сжимая левой рукой кисть правой.

И когда Андрей вошёл, и когда все встали и уже стояли некоторое время, и когда под сводами зала уже затих, запутавшись в пурпуре и золоте, едва слышный вздох как бы облегчения, человек этот ещё продолжал прохаживаться, а потом вдруг, на полушаге, остановился и очень внимательно, без улыбки поглядел на Андрея, и Андрей увидел, что волосы у него на большом черепе редкие и седые, лоб низкий, пышные усы – тоже редкие и аккуратно подстриженные, а равнодушное лицо – желтоватое, с неровной, как бы изрытой кожей.

В представлениях не было нужды, и не было нужды в приветственных речах. Они сели за инкрустированный столик, у Андрея оказались чёрные, а у пожилого партнёра – белые, не белые, собственно, а желтоватые, и человек с изрытым лицом протянул маленькую безволосую руку, взял двумя пальцами пешку и сделал первый ход. Андрей сейчас же двинул навстречу свою пешку, тихого надёжного Вана, который всегда хотел только одного – чтобы его оставили в покое – и здесь ему будет обеспечен некоторый, впрочем, весьма сомнительный и относительный, покой, здесь, в самом центре событий, которые развернутся, конечно, которые неизбежны, и Вану придётся туго, но именно здесь его можно будет подпирать, прикрывать, защищать – долго, а при желании – бесконечно долго.

Две пешки стояли друг напротив друга, лоб в лоб, они могли коснуться друг друга, могли обменяться ничего не значащими словами, могли просто тихо гордиться собой, гордиться тем, что вот они, простые пешки, обозначили собою ту главную ось, вокруг которой будет теперь разворачиваться вся игра. Но они ничего не могли сделать друг другу, они были нейтральны друг к другу, они были в разных боевых измерениях – маленький жёлтый бесформенный Ван с головой, привычно втянутой в плечи, и плотный, по-кавалерийски кривоногий мужичок в бурке и в папахе, с чудовищными пушистыми усами, со скуластым лицом и жёсткими, слегка раскосыми глазами.