Стратагемы - Страница 56

Кто-то коснулся его ноги и проговорил под столом: „Будьте любезны, передвиньте ножку…“ Андрей посмотрел под ноги. Там темнела блестящая лужа, и около неё возился на карачках лысенький карлик с большой высохшей тряпкой, покрытой тёмными пятнами. Андрея замутило, и он снова стал смотреть на доску. Он уже пожертвовал всеми мёртвыми, теперь у него оставались только живые. Великий стратег по ту сторону столика с любопытством следил за ним и даже, кажется, кивал одобрительно, обнажая в вежливой улыбке маленькие редкие зубы, и тут Андрей почувствовал, что он больше не может. Великая игра, благороднейшая из игр, игра во имя величайших целей, которые когда-либо ставило перед собою человечество, но играть в неё дальше Андрей не мог. „Выйти… – сказал он хрипло. – На минутку“. Это получилось у него так тихо, что он сам едва расслышал себя, но все сразу посмотрели на него. Снова в зале наступила тишина, и козырёк фуражки почему-то больше не мешал ему, и он мог теперь ясно, глаза в глаза, увидеть всех своих, всех, кто пока ещё оставался в живых.

Мрачно глядел на него, потрескивая цигаркой, огромный дядя Юра в своей распахнутой настежь выцветшей гимнастёрочке; пьяно улыбалась Сельма, развалившаяся в кресле с ногами, задранными так, что видна была попка в кружевных розовых трусиках; серьёзно и понимающе смотрел Кэнси, а рядом с ним – взлохмаченный, как всегда зверски небритый, с отсутствующим взглядом Володька Дмитриев – все были здесь, все самые близкие, самые дорогие, и все смотрели на него, и все по-разному, и в то же время было в их взглядах и что-то общее, какое-то их к нему отношение: сочувствие? доверие? жалость? – нет, не это, и он так и не понял, что именно, потому что вдруг увидел среди хорошо знакомых и привычных лиц какого-то совсем незнакомого человека, какого-то азиата с желтоватым лицом и раскосыми глазами, нет, не Вана, какого-то изысканного, даже элегантного азиата, и ещё ему показалось, что за спиной этого незнакомца прячется кто-то совсем маленький, грязный, оборванный, наверное, беспризорный ребёнок… И он встал, резко, со скрипом отодвинув от себя стул, и отвернулся от них всех, и, сделав какой-то неопределённый жест в сторону великого стратега, поспешно пошел вон из зала, протискиваясь между чьими-то плечами и животами, отстраняя кого-то с дороги, и, словно чтобы успокоить его, кто-то пробубнил неподалеку: „Ну что ж, это правилами допускается, пусть подумает, поразмыслит… Нужно только остановить часы…“

Совершенно обессиленный, мокрый от пота, он выбрался на лестничную площадку и сел прямо на ковёр, недалеко от жарко полыхающего камина.

Фуражка снова сползла ему на глаза, так что он даже и не пытался разглядеть, что там за камином и что за люди сидят около камина, он только чувствовал своим мокрым и словно бы избитым телом мягкий сухой жар, и видел подсохшие, но все ещё липкие пятна на своих ботинках, и слышал сквозь уютное потрескивание пылающих поленьев, как кто-то неторопливо, со вкусом, прислушиваясь к собственному бархатному голосу, рассказывает:

– …Представьте себе, красавец, в плечах косая сажень, кавалер трёх орденов Славы, а полный бант этих орденов, надо вам сказать, давали не всякому, таких было меньше, чем Героев Советского Союза. Прекрасный был товарищ, учился отлично и всё такое. Впрочем, он, вскоре куда-то исчез. Тогда многие у нас вот исчезали: приказ командования, а в армии не спрашивают куда и зачем… Больше я его не видел…

И я, подумал Андрей. И я его больше не видел. Было два письма – одно маме, одно мне. И было извещение маме: „Ваш сын, Сергей Михайлович Воронин, погиб с честью при выполнении боевого задания командования“. В Корее это было. Под розовым акварельным небом Кореи, где впервые великий стратег попробовал свои силы в схватке с американским империализмом. Он вёл там свою великую игру, а Серёжа там остался со своим полным набором орденов Славы…

Не хочу, подумал Андрей. Не хочу я этой игры. Может быть, так все и должно быть, может, без этой игры и нельзя. Может быть. Даже наверняка. Но я не могу… Не умею. И учиться даже не хочу…

Ну что же, подумал он с горечью. Значит, я просто плохой солдат.

Вернее сказать, я просто солдат. Всего-навсего солдат. Тот самый, который размышлять не умеет и потому должен повиноваться слепо. И я никакой не партнёр, не союзник великого стратега, а крошечный винтик в его колоссальной машине, и место моё не за столом в его непостижимой игре, а рядом с Ваном, с дядей Юрой, с Сельмой… Я маленький звёздный астроном средних способностей, и если бы мне удалось доказать, что существует какая-то связь между широкими парами и потоками Схилта, это было бы для меня уже очень и очень много. А что касается великих решений и великих свершений…

И тут он вспомнил, что он уже не звёздный астроном, что он – следователь прокуратуры, что ему удалось добиться немалого успеха: с помощью специально подготовленной агентуры, особой сыскной методики засечь это таинственное Красное Здание и проникнуть в него, раскрыть его зловещие тайны, создать все предпосылки для успешного уничтожения этого злокачественного явления нашей жизни…

Приподнявшись на руках, он сполз ступенькой ниже. „Если я сейчас вернусь к столу, из Здания мне уже не вырваться. Оно меня поглотит. Это же ясно: оно уже многих поглотило, на то есть свидетельские показания. Но дело не только в этом. Дело в том, что я должен вернуться в свой кабинет и распутать этот клубок. Вот мой долг. Вот что я сейчас обязан сделать. Все остальное – мираж…“